Нет ничего невозможного
Тайны Неглинки.
Автор спускается для того чтобы выяснить причину затопления... Жесть...
***
В древние времена здесь протекала речка Неглинка. Еще в екатерининские времена она была заключена в подземную трубу: набили свай в русло речки, перекрыли каменным сводом, положили деревянный пол, устроили стоки уличных вод через спускные колодцы и сделали подземную клоаку под улицами. Кроме «законных» сточных труб, проведенных с улиц для дождевых и хозяйственных вод, большинство богатых домовладельцев провело в Неглинку тайные подземные стоки для спуска нечистот, вместо того чтобы вывозить их в бочках, как это было повсеместно в Москве до устройства канализации. И все эти нечистоты шли в Москву-реку...
...Через несколько минут мы наткнулись на возвышение под ногами. Здесь была куча грязи особенно густой, и, видимо, под грязью было что-то навалено… Полезли через кучу, осветив ее лампочкой. Я ковырнул ногой, и под моим сапогом что-то запружинило… Перешагнули кучу и пошли дальше. В одном из таких заносов мне удалось рассмотреть до половины занесенный илом труп громадного дога. Особенно трудно было перебраться через последний занос перед выходом к Трубной площади, где ожидала нас лестница. Здесь грязь была особенно густа, и что-то все время скользило под ногами. Об этом боязно было думать.
А Федю все-таки прорвало:
— Верно говорю: по людям ходим...
...Я шагал в полной тишине среди туманных призраков и вдруг почувствовал какую-то странную боль в левой ноге около щиколотки; боль эта стала в конце концов настолько сильной, что заставила меня остановиться. Я оглядывался, куда бы присесть, чтоб переобуться, но скамейки нигде не было видно, а нога болела нестерпимо.
Тогда я прислонился к дереву, стянул сапог и тотчас открыл причину боли: оказалось, что мой маленький перочинный ножик провалился из кармана и сполз в сапог. Сунув ножик в карман, я стал надевать сапог и тут услышал хлюпанье по лужам и тихий разговор. Я притих за деревом. Со стороны Безымянки темнеет на фоне радужного круга от красного фонаря тихо движущаяся группа из трех обнявшихся человек.
— Заморился, отдохнем… Ни живой собаки нет…
— Эх, нюня дохлая! Ну, опускай…
Крайние в группе наклонились, бережно опуская на землю среднего.
«Пьяного ведут», — подумал я.
Успеваю рассмотреть огромную фигуру человека в поддевке, а рядом какого-то куцего, горбатого. Он качал рукой и отдувался.
— Какой здоровущий был, все руки оттянул! А здоровущий лежал плашмя в луже.
— Фокач, бросим его тут… а то в кусты рядом…
— Это у будки-то, дуроплясина! Побегут завтра лягаши по всем «хазам»…
— В трубу-то вернее, и концы в воду!
— Делать, так делать вглухую. Ну, берись! Теперь на руках можно.
Большой взял за голову, маленький — за ноги, и понесли, как бревно.
Я — за ними, по траве, чтобы не слышно. Дождик перестал. Журчала вода, стекая по канавке вдоль тротуара, и с шумом падала в приемный колодец подземной Неглинки сквозь железную решетку. Вот у нее-то «труженики» остановились и бросили тело на камни.
— Поднимай решеть!
Маленький наклонился, а потом выпрямился:
— Чижало, не могу!
— Эх, рвань дохлая!
Гигант рванул и сдвинул решетку. «Эге, — сообразил я, — вот что значит: „концы в воду“». Я зашевелился в кустах, затопал и гаркнул на весь бульвар:
— Сюда, ребята! Держи их!
И, вынув из кармана полицейский свисток, который на всякий случай всегда носил с собой, шляясь по трущобам, дал три резких, продолжительных свистка.
Оба разбойника метнулись сначала вдоль тротуара, а потом пересекли улицу и скрылись в кустах на пустыре.
Автор спускается для того чтобы выяснить причину затопления... Жесть...
***
В древние времена здесь протекала речка Неглинка. Еще в екатерининские времена она была заключена в подземную трубу: набили свай в русло речки, перекрыли каменным сводом, положили деревянный пол, устроили стоки уличных вод через спускные колодцы и сделали подземную клоаку под улицами. Кроме «законных» сточных труб, проведенных с улиц для дождевых и хозяйственных вод, большинство богатых домовладельцев провело в Неглинку тайные подземные стоки для спуска нечистот, вместо того чтобы вывозить их в бочках, как это было повсеместно в Москве до устройства канализации. И все эти нечистоты шли в Москву-реку...
...Через несколько минут мы наткнулись на возвышение под ногами. Здесь была куча грязи особенно густой, и, видимо, под грязью было что-то навалено… Полезли через кучу, осветив ее лампочкой. Я ковырнул ногой, и под моим сапогом что-то запружинило… Перешагнули кучу и пошли дальше. В одном из таких заносов мне удалось рассмотреть до половины занесенный илом труп громадного дога. Особенно трудно было перебраться через последний занос перед выходом к Трубной площади, где ожидала нас лестница. Здесь грязь была особенно густа, и что-то все время скользило под ногами. Об этом боязно было думать.
А Федю все-таки прорвало:
— Верно говорю: по людям ходим...
...Я шагал в полной тишине среди туманных призраков и вдруг почувствовал какую-то странную боль в левой ноге около щиколотки; боль эта стала в конце концов настолько сильной, что заставила меня остановиться. Я оглядывался, куда бы присесть, чтоб переобуться, но скамейки нигде не было видно, а нога болела нестерпимо.
Тогда я прислонился к дереву, стянул сапог и тотчас открыл причину боли: оказалось, что мой маленький перочинный ножик провалился из кармана и сполз в сапог. Сунув ножик в карман, я стал надевать сапог и тут услышал хлюпанье по лужам и тихий разговор. Я притих за деревом. Со стороны Безымянки темнеет на фоне радужного круга от красного фонаря тихо движущаяся группа из трех обнявшихся человек.
— Заморился, отдохнем… Ни живой собаки нет…
— Эх, нюня дохлая! Ну, опускай…
Крайние в группе наклонились, бережно опуская на землю среднего.
«Пьяного ведут», — подумал я.
Успеваю рассмотреть огромную фигуру человека в поддевке, а рядом какого-то куцего, горбатого. Он качал рукой и отдувался.
— Какой здоровущий был, все руки оттянул! А здоровущий лежал плашмя в луже.
— Фокач, бросим его тут… а то в кусты рядом…
— Это у будки-то, дуроплясина! Побегут завтра лягаши по всем «хазам»…
— В трубу-то вернее, и концы в воду!
— Делать, так делать вглухую. Ну, берись! Теперь на руках можно.
Большой взял за голову, маленький — за ноги, и понесли, как бревно.
Я — за ними, по траве, чтобы не слышно. Дождик перестал. Журчала вода, стекая по канавке вдоль тротуара, и с шумом падала в приемный колодец подземной Неглинки сквозь железную решетку. Вот у нее-то «труженики» остановились и бросили тело на камни.
— Поднимай решеть!
Маленький наклонился, а потом выпрямился:
— Чижало, не могу!
— Эх, рвань дохлая!
Гигант рванул и сдвинул решетку. «Эге, — сообразил я, — вот что значит: „концы в воду“». Я зашевелился в кустах, затопал и гаркнул на весь бульвар:
— Сюда, ребята! Держи их!
И, вынув из кармана полицейский свисток, который на всякий случай всегда носил с собой, шляясь по трущобам, дал три резких, продолжительных свистка.
Оба разбойника метнулись сначала вдоль тротуара, а потом пересекли улицу и скрылись в кустах на пустыре.